Крепко врезается в память ущелье Глубинка на горе Душакэрикдаг, даже если побывал в нем лишь раз. Воспоминания об впечатляющем каньоне в Копетдаге, интересных встречах и местных чудесах, о которых довелось здесь услышать, Юрий Назаров в своей прозе бережно донес до нас из далеких 80-х годов прошлого века, когда служба забросила его в эти края…
Юрий Назаров о Глубинке:
Стёжки-дорожки
В исторической трагедии АС Пушкина «Борис Годунов» Монах Пимен писал: «Ещё одно, последнее сказанье – и летопись окончена моя». Вот и мне пора бы закругляться, но…
Служба закончилась, подтверждающая запись в военнике осталась, но туркестанские похождения продолжились. Домой хотелось, хотя что-то держало. И это что-то не ошиблось!
Гаврин увольнял годами отработанным способом: двоих-троих дембелей вывозил в штаб мобгруппы и ставил нужные штампики с росписями уже там. Притом смотрел, не прихватил ли дембель чего лишнего. 29 октября командир вызвал меня и Сборщикова Серёгу, вывез в город, выдал предписание и отправил на железнодорожный вокзал за билетами на поезд. Дождался, пока мы их в подтверждение привезём, и только после этого подписал военники. Всего за пару часов до отправления. Чтобы времени на «баловство» у дембелей не осталось. Хитро?
Но солдат не перехитришь! Тёртые мы, калачи!
Серёгу на поезд я посадил честно: предварительно обнял на прощанье и всплакнул в муслиновый платочек. Словом, скупой проводил слезой, махая вдогонку невыжатой тряпочкой. В Ашхабаде больше ничего его не держало, а мне пожитки надо было собрать, абы не с пустыми руками на родительском пороге появиться. Билет пропал, но его цена несопоставима с тем, что могло сгинуть в небытие со скорым отъездом. К дембелю у меня были прикуплены новомодные в те поры шмотки, припрятанные в каптёрке, на Ключике терпел лишения дембельский альбом со всем сопутствующим, а также ожидали отъезда тестер и кое-какие изюминки воинского обмундирования, кои прекрасно сгодятся в мирской жизни. Для походов, охоты, рыбалки и грибалки – панамы, бушлат, сапоги и весьма удобные полусапожки сгодятся всегда. Одно было нагло прихватизировано, другое честно выменяно, третье безвозмездно подарено.
Тот же пресловутый тестер, например…
Проживал на вольных хлебах я недели две, попеременно ночуя на Ключике, когда барахло забирать ездил, и в каптёрке ремвзвода – Шурик Семишкуров меня знал, доверял, в ночёвке не отказывал. А то у проживавшего на проспекте Свободы Попова Валентина Филипповича, отставного военного, с которым в своё время меня познакомил Шульц. Андрей некоторое время перед отъездом домой тоже у него кантовался.
Были у военпеса дети: падчерица Наталья моего возраста и старше на пару лет пасынок Андрей, откликавшийся на прозвище «Ношпа». Отчима они Валентином звали. Скорешившись с Андреем, а жил он отдельно, напротив красивейшего фонтана в районе кинотеатра «Бахар», я был приглашён на прогулку в горы, типа воскресный пикник. Ношпа давно увлекался таким здоровым досугом и приобщить к туризму решил меня тоже. А как откажешь столь заманчивому предложению с моей генетической лёгкостью на подъём? Горы манили и не полазить в горах будучи в Туркмении просто было не оправдать ничем!..
Собрались в дорогу вдвоём. Ношпа спрогнозировал, к ночи на месте стоянки обычно мамаево нашествие, но сползаются туда каждый своей секретной тропинкой. Туристических принадлежностей набралось на два рюкзака средних размеров, а значит, индивидуальным вещмешком был нагружен и я.
В горы нас доставил пучеглазый старомодный ЛАЗ, курсирующий пригородным маршрутом до местечка Фирюза. Где-то среди пути автобус выплюнул туристов на пустующую обочину, вытоптанностью и завалявшейся в пыли табличкой полагавшей, что автобусная остановка на маршруте предусмотрена. Сойдя с трассы, витиеватой стёжкой вышли на вершину холма, пропетляли каменные утёсы и скользнули в проходное ущелье. Из него долгим изволоком перевалили поперечный отрог и вошли в широкий распадок. Я бы не сказал, что это приметное направление исхожено одними ношпиными ногами – по этой «тропе» аки сорок сороков крестных ход свершало!
А языком трепал, что секретной тропинкой пойдём…
Бесчисленными подъёмами, спусками, поднимаясь на перевалы, тискаясь между скалами, минуя узкие проймы и осыпи гравия мы неудержимо шлёпали вперёд. Ношпа с первых косогоров украдкой подсматривал, начну ли я стонать, но с ощущением настоящей свободы, красотами невиданными, пьянящим воздухом гор – я бы его на горбу дотащил не стеная!
Плутая в горах, сделали кратковременный привал в арчевом редколесье. Вернее я плутал, а Ношпа знающе вёл на некие «родники», оговорившись: «Обогнём Морковку, выйдем к Чули, там рукой подать!» Оказалось, на выбранном Ношпой маршруте «родников» всего три – два покажет, а до третьего не дойдём – далеко и «не было в его планах на Душак идти».
«Морковкой» горные ходоки титуловали один из бесчисленных гребней Копетдага, растянутый от Фирюзинского и до Чулинского ущелья, фактически представляющий единую гору Маркоу. Такие горообразования отслеживаются за многие километры, являются прекрасными ориентирами туристических маршрутов и опорными геодезическими пунктами триангуляции местности. Гора «Душак» на фарси – «два рога». С древности обитатели долин отмечали своеобразную форму вершины, ассоциировавшейся с рогами диких животных, встречавшихся на склонах хребта. Но сегодня мне Душак не посмотреть.
Ощупав Морковку взглядом, гид высчитал направление к Чули. В посёлок решили не ходить: пионерлагеря одни – зачем шастать? Обошли местечко горами, вышли на южную окраину к источнику «Козолух». «Нулевой родник – окрестил источник Ношпа, – начало речки Чулинки, примерно полпути пройдено!»
Привалились минут на десять, утолили жажду, ополоснули лица, двинули дальше. Вошли в ущелье, не заметил, как снова оказались на горном серпантине вровень гор. Красоты здесь какие! Хребты, перевалы, пики и плато, кое-где на выжженных холмах деревца и кустарники. Шли-шли, вдруг под ногами глубоченный разлом – изгиб каньона, к левой ноге подошедшего и от правой вспять неизвестно в какую глушь уводящего.
Крутой тропой «Пожаркой» сошли в ущелье, полазушниками именованное «Глубинка» и «Барсово». Дно ущелья словно гравиевая река, идти комфортно, по склонам куст, папоротник повядший ниспадает как лианы. Скалы до неба, я в панаме шёл – головы не задрать небом полюбоваться, чтобы не упала. То и дело свес камней, выпирающие зазубрины, в некоторых наперекор судьбе произрастают Дагданы; за прочность древесины эти дерева зовут «железными», а перевод просто патетичен – «берущий силу из горы». Крутые повороты обозначены валунами, не обойдёшь которые, перелазить приходится. В изножье одной поднебесной скалы притаился «Первый родник». Ношпа сказал, заночуем здесь, а пока есть время до вечера, в качестве прогулки сбегаем до «больших колдобин» – хочешь, мол?
Узкой тропой, вытоптанной вдоль отвесной скалы дошли до «Второго родника», некто кличет его «Барсова щель». Сошли с серпантина в теснину с гладкими, как речная галька, валунами и жмущим ущельем, добрались до «больших колдобин», заморили червячка бутербродами. Я думал увижу там «колдобины» всем колдобинам колдобины, а тут просто несколько выбеленных камней с углублениями, в которых круглый год стоят лужи почему-то свежей воды. Чудо природы. Идти дальше, нужно залезть по скользким отвесным камням на уровень не меньше пятиэтажки, поэтому желательно альпинистское снаряжение.
Вернулись на шикарный бивак с позывным «Первый родник»: отвесная скала расколота поперечной каверной, под стоянку засижен слегка скошенный, но не страшащий крутизной уступ. Стоянку оттеняют каркасы и мелколистный кустарник, от ветров и осадков скрывает высокий в два человеческих роста каменный козырёк – хочешь в спальнике ложись, хочешь палатки лагерем ставь. Посреди стоянки чернеет кострище с образующими очаг булыжниками. Близ каверны выбоина, со скалы сочит природный ключ, пресной водой наполняя каменную чашу объёмов банной купели. Воды хватает с лихвой для питья и умыться есть чем, если дорога выжала соки до сухоты гланд. По обе стороны обжитого для ночного привала местечка раскинут богатый растительностью склон, где можно кеклика для наваристого супца отловить, коряжник для костерка отыскать, наломать арчи и другого сухостоя.
Засветло бивак собрал человек двадцать путешественников, в основном такой же неприкаянной молодёжи как я, а на закате гитарка уже бренчала, костерок трещал, искры сыпал, в котелке чаёк с чабрецом томился и во втором каша поднялась. Никакого алкоголя и в помине не было, все пьянели только от осознания, что вырвались сюда из низменных будней.
В компанию свободой пьянённых втиснулся и я. Знакомство завязалось долгими беседами под треск костра, рассказами и байками. Как случаем заблудший из центральной России голодный агнец, я скоро оказался в лапах сытых здешней природой волков. Подыскивая повод чтобы не зажрали вопросами, начал первым гонять байки о вотчине с её бесконечными керженскими лесами и разноцветными стрежнями Волги и Оки. Каждый настоящий нижегородец знает: голубоватые днём, иссиня-чёрные в пасмурную погоду плёсы Волги сильно контрастируют с зеленелыми мещёрскими водами Оки. Это прекрасно видно на месте слияния двух могучих русских рек, называемом Стрелка. Полоса разграничения прекрасно просматривается с гребешка волжского откоса и тянется на сотни метров…
Мои новые знакомые не отставали, бравируя природными жемчужинами Фирюзой и Чули, бахарденскими пещерами и «Вратами ада» в Дарвазе. Ворошили фантазию недавним самумом, который в восемьдесят пятом внезапно налетел на Ашхабад, полностью погрузил в песок – я в ответ сыпал сахар в соль, описывая пушистые снега до крыш, выпадающие в моих краях чуть ли ни ежегодно. Тут же паводки весенние в разговор подключал, смеясь, как в половодье люди в гости на лодках ходят, пацанва на льдинах катается – они пустыню на первый взгляд бесцветную, каждой капле радующуюся, всеми цветами радуги подкрашивали. Наиболее примечательное превозносили, какие сами чувства прослеживали, какие эмоции от того выявлялись – поочерёдно говорили и слушали, смеялись, переспрашивали, восторгались и неподдельно завидовали.
Пожалуй, самой трогательной была история собаки. Возле одного ашхабадского кладбища, а может на его территории, что не столь важно, стоит памятник овчарке. Во время страшнейшего землетрясения 1948-го года, случившегося глубокой ночью, псина с грохотом распахнула дверь, забежала в дом, из люльки хватила грудного ребёнка и потащила на улицу. Хозяева времянки всполошились не на шутку. Впопыхах подумав, что собака заразилась бешенством и сошла с ума, хозяин схватил ружьё и выскочил за псом. Жена следом. Спустя секунды случился первый разрушительный толчок, позже жилище рухнуло. Таким образом, собака спасла всю семью и выбежавших на шум многих соседей. На кургане много лет спустя умершего спасителя хозяин поставил памятник.
После небольшой передышки, заполненной дегустацией зелёного чая, одна миловидная туристка вспомнила о ледяных дорожках на тротуарах. Как нравилось ей на них кататься, мол, скользить и на ногах удерживаться. Видимо когда-то была в северных широтах и не смогла накататься вдосталь. Тут меня было не остановить – я не только о ледянках поведал, которые после первой же оттепели появляются на каждом шагу даже в самую тёплую зиму, но и про бесчисленные катки рассказал, а особо заинтриговал экстремальным зимним футболом.
До призыва в армию, я три года грыз науки в СПТУ № 40 города Горького, попутно осваивая профессии монтажника и слесаря-сборщика радиоаппаратуры и приборов. Группа состояла из девчонок, которых насчитывалось душ под тридцать, но приютила также и нескольких парней. От четверых сначала и до семи под конец обучения. То есть, набиралось как раз на футбольную мини команду, хоть играли мы почему-то только между собой: делились поровну и на переменах, а то и вместо уроков гоняли всё, что под ноги попадалось – круглых форм, квадратных, цилиндрических, каждый раз доводя спонтанный спортинвентарь до неприглядного состояния…
На территории училища стояла добротная хоккейная коробка, каждую зиму заливавшаяся под каток и снабжённая настоящими воротами. Лёд получался чистый, гладкий, разметкой не порченный. Не знаю, кто площадку заливал и в каких целях это делал, ибо не вспомню ни единого случая, чтобы на ней кто во что играл. Ну, кроме нескольких балбесов 35-36 группы радиомонтажников, конечно. Нас, то бишь! Играли мы зимой, заметьте, на свежезалитом льду и не в коньках! Гоняли некое сходство футбола, поскольку в основу названия вложенный ball применялся нами гораздо реже заурядных жестяных и полиэтиленовых банок, на ногу ровно не ложащихся и после удара летящих куда вздумается, а не куда посылают…
– Вы видели когда-нибудь коров на льду? – спрашивал я своих удивлённых слушателей, – На них мы были похожи лишь вначале, со временем же так привыкли к скользкому полю, что равных в зимних футбанках нам вряд ли нашлось!..
Туристы слушали с разинутыми ртами. Мой вскоре тоже раскрылся, когда пошли рассказы о другом турмаршруте через гору Душак и на посошок знаменитых туркменских кяризах, которые я был приглашён повидать, если не сорвусь домой…
В предгорьях Копетдага испокон веков существуют подземные колодцы, соединённые сквозными тоннелями, многие столетия поставлявшими в Ашхабад пресную воду ближайших гор. В Каракумах водные запасы большей частью грунтовые, глубина залегания доходит и до трёхсот метров. Местное население рыло подземные штольни, чтобы помочь скапливавшейся в горах влаге просачиваться на подгорные низменности, а точно вымученный угол уклона, позволял собирать и дождевую воду, в том числе. Подземные рукотворные лабиринты на глубине, в плотных глинах, обложены камнями и древесной арчой, отчего прочно защищены от внешнего воздействия и чрезмерного испарения. Говорят, по пустыне, занимающей почти всю территорию Туркмении, кяризов рассыпано множество. Один такой кяриз в среднем заменяет с сотню колодцев. Внушительных величин скважины начали вручную бурить в подгорьях Копетдага более двух тысячелетий лет назад, а в Бахардене они и сейчас в первозданном состоянии.
Мне тоже захотелось посмотреть ещё одно туркменское чудо света воочию, но не сложилось по мало зависящим от меня причинам. К тому времени наличностью я уже изрядно поиздержался, а нахлебничать не в моём характере. На последние гроши купил билет, на четырнадцатое число, кстати, и больше с желанием, чем без оного, отбыл в родные края. Ровно семьсот тридцать дней пролетело со дня призыва. Получилось, четырнадцатого ноября восемьдесят шестого я вышел из дома юнцом жизнью не целованным, а четырнадцатого ноября восемьдесят восьмого года выехал домой ею покусанным. Хоть и не до кровей и шрамов, но со множеством попутных заметок…
В дороге до дома со мной произошёл пассаж, достойный отдельных слёз. В поезде, полагаю перед Гурьевым, тиснули у вашего зазевавшегося дембеля небольшой баул со шмотками и непроявленными фотоплёнками. Пред отъездом я фотографировал всё что хотел воспроизводить в памяти и прятал плёнки не проявляя. Думал, дома обработаю хорошими реактивами и в спокойной обстановке напечатаю на качественном материале. В том числе, были спрятаны тройка цветных фотокассет и пара катушек для показа слайдов. Необширный скарб, сложенный под нижним сиденьем плацкарта, остался нетронутым, но вот пропавший баул я неразумно запихнул под потолок плацкарта на третью полку. Его и уволокли вездесущие жулики. Ехал в армию – шапку на ходу содрали, еду домой – баул из-под носа увели. Не пожелала Средняя Азия просто так меня отпускать, не напомнив старую русскую пословицу: вор да мор довеку не переведутся! Не единожды уколола сторонка южная, но отборными выражениями я вспоминаю только воришек.
В Москве повстречался военный патруль. Думал было и дембельского альбома лишусь, но начальник патруля не сказал ни полслова, узнав, что я дембель, отрешённо проверил документы и отпустил без придирок. Я опасался, вдруг патрулю захочется проверить мою оставшуюся дембельскую поклажу, состоящую из спортивной сумки с экспроприированной амуницией и ещё кое-какими купленными шмотками? А также большого пластикового дипломата с цифровым кодовым замком, защищавшим доступ к фотоальбому и всякой ерунде, и поверх чемодана завёрнутые в газеты нарды, хоть и плоские в объёме, но имеющие немалые размеры по площади. Придраться было к чему, было бы желание, но к моей радости благополучно пронесло на авось да небось. Свобода вроде, а дриснуть внепланово пришлось очередной раз. Опять же не снимая штанов…
Когда всё кончится?..
Закончилось на закате 18-го ноября, когда проводница скорого поезда Москва-Горький откинула на конечной станции Горький-Московский подножку тамбура и я вышел на перрон. Последний раз отглянцевал сапоги обрывком кошмы, глянул вокруг, вдохнул: ничего не изменилось! Ни-че-го! Слежавшийся асфальт перрона, сто лет назад белёные стены снаружи вокзала, затоптанный гранит пола внутри – как держала память эти приметы, так не обманула. Советский образ жизни вяло относился к кардинальным переменам и новшествам, поэтому два года моего отсутствия вокзал держался без рукоприкладства. Видимо, чтобы не шокировать так ненадолго, по космическим меркам жизни, отъезжавших путешественников типа меня.
Прямо из вокзала спустился в тоннель – и тут без заметных изменений. Под ногами до боли знакомая осенняя полуслякоть-полугрязь, или полуубранность, тот же приглушённый фон постоянного человеческого присутствия и неистребимая вонь со стороны пока ещё бесплатного общественного туалета.
Метро порадовало: его уже целых три года как пустили, а оно всё ещё чистое, блестящее и свежей побелкой пахнущее.
Утром двадцатого ноября восемьдесят пятого года, помню как сейчас, я поехал в училище. Не как обычно пошлёпал к автобусной остановке Стройплощадки. Так в народе называли небольшой жилой микрорайон у одной из городских транспортных развязок, и естественно по плану развития города тут была воткнута станция метрополитена Пролетарская. Жду автобуса, в полусонном состоянии шмыгая соплями, вдруг вижу бабулю, которая из подземного перехода матерными матюгами по-старушечьи кантует вверх по лестнице увесистую сумку-тележку. Остановившись на промежуточной площадке призывает в помощники Бога, словно как что-то получает, разгибается и кряхтя, но бодрячком кантует дальше. Спускаюсь к ней:
– Давай, помогу, бабка! Тяжело, небось?
– Тяжело. Помоги, внучок. Хорошо как ездить стало, а из глубока подниматься тяжело, мо;чи нет!
Узнав об открытии нового аттракциона, понял – пропускать грех. Пошла эта учёба! Столько лет ждали и… случилось!
Не помню, сколько времени я провёл в метро, потому что не просто катался на поездах, а выходил на каждой остановке и рассматривал диковинный дизайн каждой станции. Пусть было их всего шесть, но в училище в тот день я так и не попал.
Народу – никого!.. первый день. И такого больше никогда не случалось. Со следующего дня по этим шести станциям стали шнырять толпы зевак не только городских, но и со всей области. Как же – такая диковинка! Не надо в Москву ехать! Электрички заполнялась под завязку, особенно в вечернее время. Люди ходили семьями, компаниями, чуть ли не экскурсиями и глазели, катались и снова глазели. Как я двадцатого с утра…
Вечером по телевизору в местных новостях слышал, как трубит о столь важном достижении градоначальник: фанфары, дифирамбы, вспышки фотоаппаратов и полтора журналиста с микрофонами. «Третий в РСФСР!», «Все поезда последних разработок!», «Скоро пустим ещё две станции, а через скоро ещё две!» – праздник у людей! Что скажешь? – ностальгия…
Доехал до своей станции с пролетарским названием Двигатель Революции, вышел на проспект. Прошибла слеза. Не от лёгкого морозца и встречных снежинок, тающих на лице, не от ряда знакомых многоэтажек, заканчивающегося тремя твоими четырнадцатиэтажными свечками, до которых осталось пройти последние пятьсот метров, а оттого что ты дома!
Сколько дорог перехожено, но лучшая – домой…
Иду: два девятиэтажных пенала, за ними фанера киоска «Мороженое». Бесконечный «Спорт» – магазин, с детства называемый «Спортик», украсивший унылый жилой массив высоченными освещёнными стеклянными витринами. В упятье всё та же «Кулинария» на первом этаже белой двенадцатиэтажки. Первая свечка. Остановился возле телефонных будок, смотрю на окна родной квартиры: на кухне горит свет – мои дома!
Только шагнул, слева грохотнул колёсами трамвай № 11 и вдруг на четырнадцатом этаже всеми цветами радуги вспыхнуло кухонное окно дяди Лёши Баринова. Пусть и совпадение, но старый радиолюбитель устроил мне праздничную встречу, включив свою знаменитую цветомузыку именно в тот момент, когда до дома осталась последняя стометровка препятствий.
Ну, наконец-то хоть каких ни есть фанфар дождался!
Шмыгнул сквозь безлюдный вестибюль, удивился в моё отсутствие отгороженному отцом тамбуру, втянул запах преддверья и ткнул кнопку звонка. Дальше была немая секундная сцена в переглядках с остолбеневшим батей и бросок на шею.
«My army в Туркестане» закончилась в крепких объятиях родителей и вскоре подоспевшей сестры! Долгожданная мирская жизнь началась сбором друзей и поприездным фуршетом, центром внимания которого оказался вновь испечённый гражданский человек с гигантской пузатой бутылкой, инкрустированной соцветьем стекляшек под драгоценные камни, знаменитого туркменского коньяка, прихваченного из Ашхабада специально для первого праздничного застолья…
Юрий Назаров
Источник: http://www.proza.ru/2011/03/20/1231
